Позор, пытки, монастырь. Как заставить женщин молчать
На протяжении большей части человеческой истории женщине полагалось держать язык за зубами. В противном случае ее могли ждать страдания, несоразмерные проступку. В число наказаний, помимо жесточайших и изощренных пыток, за излишнюю любовь к высказыванию своего мнения можно было навсегда попасть в монастырь.
История женского молчания в темные века — в переводе Инфо24.
«Слишком много болтала»
«Что приличествует женщине в первую очередь? Молчание. А во вторую? Молчание. Что третье? Молчание. Четвертое? Молчание. Если бы меня спрашивали, до самого дня Страшного суда я бы повторял: молчание, молчание»
Томас Уилсон, «Искусство риторики», 1553 год
В колониальной Америке презумпция молчания была усилена подчиненным положением женщин в обществе на основе англосаксонского права. Женщина не имела права голоса, а после брака становилась заложницей своего юридического статуса, полностью зависимой от супруга.
Уильям Блэкстоун в своем труде XVIII века «Комментарии к английскому законодательству» писал: «В браке муж и жена являются одним юридическим лицом.
То есть самостоятельное фактическое и юридическое существование женщины приостанавливается на время брака.
Она полностью соединяется с мужем, под чьей опекой и покровительством совершает любые свои действия».
Но когда доходило до наказания, закон был почти так же суров к женщинам, как и к мужчинам. Они могли быть казнены, избиты или заклеймены.
За некоторые проступки женщине приходилось расплачиваться серьезнее. Например, за рождение бастарда она могла быть оштрафована и высечена. Если жена убивала мужа, простого повешения было недостаточно: ее тело могли оставить болтаться на виселице для позора и устрашения. Фактически это преступление приравнивалось к убийству рабом своего господина, что отражало естественный для того времени порядок вещей. К женоубийцам суд зачастую был более снисходителен.
Один из сводов закона того времени применялся практически исключительно к женщинам и был направлен на то, чтобы заставить их молчать.
Они могли быть сурово наказаны просто за то, что слишком много болтают или говорят на публике неподобающим тоном — бранятся или причитают.
Их объявляли сквернословками или сплетницами и, в отличие от воровства или убийства, у такого преступления не было четких критериев.
Англосаксонское право определяло сквернослова как «беспокойную злобную женщину, которая, устраивая склоки с соседями, порождает и усиливает общественную рознь». Какие обвинения могут довести ее до суда? Кого она может побеспокоить? Что понимается под общественной рознью?
Представьте городскую площадь того времени в базарный день. Женщины сбились в кучки и разговаривают — и где та грань, за которой обычная дружеская болтовня превращается в сплетни? Вопросов больше, чем ответов, и эти расплывчатые трактовки давали возможность обвинить любую женщину, которая была кому-то неприятной, слишком откровенной или просто странной.
Исполнение наказаний было зрелищным и собирало толпы зевак, к тому же участвовавших в публичном унижении обвиняемой.
Уздечка сквернословия
Женщину могли заставить стоять с кляпом во рту (или с защемленным специальными деревянными тисками языком) и табличкой с описаниями ее злодеяний на рыночной площади. Типичным наказанием был позорный стул — укрепленное на подвижной платформе сиденье, к которому привязывали женщину дурного поведения и окунали в воду.
В документах сохранилось воспоминание очевидца о наказании некой Бетси Такер.
«Ее привели к пруду, у них была специальная машина, принадлежавшая местному приходу. Мне рассказали, что тем летом ее использовали уже трижды. Это была платформа на четырех колесах с двумя вертикальными стойками, на конце ее стоял стул. Привязанную к стулу Бетси удерживала веревка. Когда ее отпускали, женщина погружалась в воду и находилась там примерно полминуты», — вспоминает он.
Бетси окунали в пруд и доставали оттуда пять раз, прежде чем она взмолилась о пощаде и поклялась больше не грешить. После этого ее в промокшем платье отправили домой.
Не менее зверское наказание за распространение сплетен и слухов практиковалось в центральной части Англии в XVI веке.
Чтобы заткнуть женщине рот, тогда прибегали к услугам «уздечки сквернословия». В XVI-XVII веках почти в каждом городе центральной части Англии была своя версия этого устройства.
Обычно оно представляло собой ошейник с железными пластинами, обхватывающими голову сверху и проходящими по краям носа. Пластины сжимали щеки, не давая женщине нормально дышать. Но даже если уздечка не была такой тугой, она все равно не давала сказать ни слова. Железный обод обхватывал голову под носом, к нему крепилась пластина, которая засовывалась в рот, чтобы зафиксировать язык. Это лишало наказуемую возможности произнести что-то членораздельное.
Пластина могла быть немного изогнута и снабжена шипами, поэтому любая попытка пошевелить языком сулила страдания.
Английская деревня Стокпорт известна местной — особо изощренной — версией «уздечки сквернословия»: на конце пятисантиметровой пластины, которую помещали в рот, крепился небольшой цилиндр, утыканный направленными во все стороны шипами, которые впивались одновременно в небо и язык.
За сплетни (да и просто за неугодные публичные высказывания) женщина могла оказаться в железной уздечке, на которую для привлечения внимания иногда повязывали цветные ленты или прикрепляли колокольчики. Осужденную всем на потеху водили по улицам города или привязывали к позорному столбу на рыночной площади.
Одно из редких дошедших до нас письменных воспоминаний оставила квакерша Дороти Во, которая подверглась такому наказанию по решению суда за произнесение религиозной проповеди на центральной площади в английском Карлайле в 1655 году.
«Это была шапка, сделанная из семи килограммов железа, три прута пересекали мое лицо, еще один кусок железа засунули мне в рот, и он был слишком большим, чтобы поместиться туда. Я стояла со связанными руками и закованной головой, лишившись возможности говорить», — вспоминала она.
Со всех зевак, которые собрались посмотреть, брали по два пенса. Потом мэр города в назидание остальным приказал провести Дороти по улицам. Только после этого ей разрешили вернуться домой.
Сама вероятность быть подвергнутой такому наказанию заставляла многих помалкивать.
Сохранились свидетельства о женщине, которая отказалась идти по улицам в «уздечке сквернословия», и тогда ее провезли в телеге. Утверждалось, что после этого она «до конца своих дней старалась держать язык за зубами».
В те времена даже собственный дом не всегда был для женщины местом, где она могла чувствовать себя в безопасности.
Например, в английском Честере в домах у очага, вокруг которого обычно хлопотала хозяйка, нередко можно было заметить железный крюк. Если женщина не слушалась или слишком много болтала, муж мог послать за кузнецом.
Он заковал бы строптивую супругу в «уздечку сквернословия» и привязал к крюку в домашних условиях.
В Америке времен английского колониального владычества самым распространенным наказанием за ругань и сплетни был позорный стул. «Уздечки сквернословия» практически не использовались, а если и применялись, то в основном к провинившимся рабам — например, если кто-то из них съедал больше, чем было положено.
«Некоторые вещи повергали меня в ужас. Проходя по дому, я увидел чернокожую рабыню, которая готовила обед. Бедное создание, она была вся закована в какие-то железные приспособления. Одно из них крепилось у нее на голове и затыкало ей рот, так что она не могла говорить. После этого я не мог ни есть, ни пить. Меня шокировало это устройство, которое, как мне рассказали позже, называется железным намордником», — писал в своих воспоминаниях о поездке в Вирджинию борец за отмену рабства в Великобритании XVIII века Олуадо Эквиано.
Заставить молчать и слушать бога
Еще один действенный способ заставить женщину замолчать — отправить ее в монастырь. Решение удалиться от мира за женщин чаще всего, естественно, принимали мужчины: богатые отцы отдавали в монахини дочерей, у которых не было перспективы замужества. Даже те, кто получал предложения о браке, нередко заканчивали свои дни в монастыре — это было дешевле, чем собрать приданое.
К тому же у честных и порядочных женщин в те времена был небогатый жизненный выбор, и монастырь был альтернативой нежеланному замужеству. Вдовы и пожилые женщины, вырастив детей, нередко постригались в монахини.
Все они попадали в мир, где их голос ничего не значил. Они приходили в обители, принося туда свои состояния и отписывая имущество, но никак не могли повлиять на распределение этих средств. Даже крупные женские монастыри, которыми управляли влиятельные настоятельницы, контролировались мужчинами.
Женщины не были представлены в церковной иерархии, не участвовали в советах, определявших правила для монастырей, которые напрямую влияли на их жизнь.
Возможно, никакие правила не были более важными, чем те, которые касались замкнутости и закрытости, основанные на вере в то, что уход от мирского помогает всецело посвятить себя Богу.
Но разрыв всех без исключения связей с миром для мужчин не был всецело обязательным. Монахи регулярно путешествовали, чтобы поддерживать и контролировать хозяйственную и финансовую деятельность в монастырских владениях. Для женщин же полная изоляция считалась необходимой, для них монастырские правила были строже, чем для мужчин.
Несомненно, стены монастыря могли защитить женщин от возможных нападений, похищений и изнасилований.
Но требования строгой изоляции также были продиктованы и тем, как в то время воспринимали женщин.
Считалось, что они не способны организовываться и управлять собой, подвержены моральной слабости и греху, а также очень легко идут на поводу у своих слабостей. Им, невестам Христа, полагалось скрываться от мира. Но женщины также считались потомками Евы — искусительницами мужчин.
Обитательницам монастырей запрещалось покидать обитель без разрешения епископа. Из этого правила было всего два исключения: если женщина заболела и ей требовалась помощь извне, а также для настоятельницы, которая имела право совершать поездки по церковным делам.
В некоторых монастырях ворота открывались, только чтобы впустить новоприбывшую или для погребения умершей.
Один из епископов того времени предупреждал:
«Если женщина по настоянию дьявола, как Ева, изгнанная из рая, выйдет из монастыря, как из царствия небесного, чтобы бродить там и тут, в суете и мерзкой грязи улиц, она будет отлучена от причастия и предана ужасной анафеме».
Хотя женщины-монахини были изолированы от внешнего мира, они едва ли могли побыть наедине с собой за стенами обители, особенно молодые девушки, к которым всегда были приставлены пожилые сестры. Даже то немногое, что открывалось их взору, было сужено и затемнено. Они видели мир за стенами через небольшие оконца и решетки, которые к тому же часто завешивались темной тканью.
Мужчины-монахи жили в мире света и тени, тогда как в этом закрытом женском мире превалировала тень.
Но иногда женские монастыри открывали свои двери перед мужчинами — ведь даже самая могущественная и влиятельная аббатиса не могла служить мессу или исповедовать. За ритуалом мессы, как и за внешним миром, монахиням дозволялось наблюдать лишь издалека, из темноты. Часто единственное, что они могли увидеть, — это рукав или подол одеяния священника.
Монахини в первую очередь были призваны слушать. Как отмечает историк Кэролайн Брузелиас, в христианстве благословенными всегда считались те, кто хранит веру, не видя, не трогая и не пробуя на вкус.
До женщин самые высокие духовные понятия доносились через слух.
Строгое затворничество также должно было подчеркнуть тишину и дать возможность услышать в ней слово Божье.
На протяжении всего Раннего Средневековья церковные советы устанавливали различные правила изоляции для женщин, они были унифицированы и окончательно утверждены в 1298 году.
Тогда обеспокоенный ересью папа Бонифаций VIII своим декретом постановил: «Сестры, все вместе и каждая в отдельности, сейчас и впредь, в какой бы части света они ни находились, должны постоянно оставаться в уединении в своих монастырях, и ни одна из них не может покинуть свою обитель, какова бы ни была причина.
Ни одному человеку, каковы бы ни были его цели, не разрешается входить в монастырь, чтобы не отвлекать монахинь, полностью закрытых от мирских взглядов, от служения Богу».
Текст: Jane Brox (текст) / Юлия Царенко (перевод)
Источник: